Хранитель Реки - Страница 56

Художников (кроме Мухи, которую они знали сто лет) Береславский тоже находил своеобразно: приезжал с Натальей в какой-нибудь небольшой городишко, гулял по салонам, если таковые были, заходил в музей, если таковой имелся. Не гнушался Ефим Аркадьевич и уличными вернисажами, на которых картинки – большей частью очень скверные – стояли, подпертые палочками или облокотившись на деревца.

Что удивительно, почти в каждом таком вояже он находил приличных мастеров. Так, в Коломне он разыскал мастерскую, размещавшуюся в старинном – семнадцатого века постройки – доме бывшего слободского атамана. На каждом из двух его этажей работали по пять-шесть живописцев, все непохожие друг на друга. В доме хоть и каменном, но приятно пахло деревней. Свет во всех мастерских был электрический. Тепло – от дровяных печек – тоже было. Не было только туалета, что, впрочем, общающимся с Космосом творцам нисколько не мешало. Летом они ходили в построенную во дворе будку, а зимой, не заморачиваясь излишними пробежками по морозцу, поливали белый снег прямо за углом дома, оставляя на потом только уж самые серьезные дела.

Напротив дома слободского атамана, через улицу, тянулся высокий забор какого-то коломенского военного училища. Ефим, поначалу часто приезжавший в коломенские мастерские, не раз наблюдал маршировавшую строем колонну курсантов. А однажды был свидетелем веселой, хотя и не для всех, истории.

К одному из художников – очень талантливому реалисту Ивану Синицкому – приехал постоянный покупатель. Да не откуда-нибудь, а из Америки. К тому же настоящий миллионер.

Джон Берроуз, выйдя на пенсию, вздумал осчастливить свой городок в штате Айова музеем восточноевропейского современного искусства, заодно осчастливив и нескольких коломенских художников.

Он отобрал картины (их уже тщательно паковали), как вдруг захотел по малой нужде. Задав прямой вопрос и получив столь же прямой ответ, решил, что что-то не понял и переспросил еще раз. Снова услышал то же самое: выйди, мол, за угол и писай на здоровье.

Наконец, убедившись, что русские не шутят, тяжело вздохнул и пошел делать то, что в его маленьком городке в штате Айова считалось довольно тяжким преступлением, за которое могли не только оштрафовать, но даже забрать в участок.

А еще через пять минут влетел обратно, пронесшись, аки вихрь, в полуспущенных брюках по деревянной лестнице на второй этаж.

На вопрос, что случилось, быстро и нечленораздельно выпаливал по-английски, вращая глазами и явно чего-то ужасаясь.

Наконец с огромным трудом – пьяный перевод-чик был совершенно бесполезен – поняли, в чем дело. Оказывается, едва Джон приступил к столь желанному процессу, из-за угла выскочило огромное количество людей в форме и побежало в его сторону. Берроуз сразу смекнул, что, если поймают, от тюрьмы не отвертеться, а потому явил чудеса скорости, эвакуируясь обратно в дом и пытаясь там спрятаться.

С большим трудом Джона удалось убедить, что курсанты коломенского военного училища занимались вовсе не отловом писающих где попало американских туристов, а обычной физической подготовкой.

Береславский поначалу тоже много покупал у коломенских художников. Синицкий был для него дороговат, поэтому свои коммерческие усилия Ефим направил на отца и сына Вукакиных, а также милого дедулю Садовского.

Вукакины писали пейзажи, лирические и правдивые одновременно. Более всего Ефима радовали изображенные ими коломенские улочки. Именно такими они и были: узкими, в окружении одно– или двухэтажных домиков, зимой – аккуратные и все в белом, летом – с оставшимися после дождей лужицами, весной – с недотаявшим снегом и вечной грязью на дороге. Все это было так здорово, так вкусно написано, что Ефим искренне не понимал, почему многочисленные посетители «Беора», да еще обработанные лично им, таким талантливым промоутером, не набрасываются на добротную «пленэрную» живопись, как мухи на мед. В Измайлове, на вернисаже, эти картинки вполне одобряли окружающие художники, но посетители тоже почему-то не приобретали.

Еще в Коломне Ефим закупил пару десятков картин у хитрого старикана Валекова. Было тому уже восемьдесят с лишком, и картины последних лет получались у него не очень. А вот из прежних Береславский кое-что отобрал, волнующее. Например, две баржи, стоявшие одиноко в зимнем, окруженном заснеженным льдом окском затоне. Или веселые поезда на разбегающихся железнодорожных путях – обе картинки датировались началом шестидесятых.

Имя Валекова Ефим нашел в сводном художественном рейтинге одного из наиболее значимых российских союзов художников. Категория – 4Б, что значит: художник известный, состоявшийся и пользующийся рыночным успехом. Может, конечно, где-то он им и пользовался. Но у профессора его картины зависли так же безнадежно, как и вукакинские.

Тем не менее коломенские ознакомительно-закупочные заезды были столь же полезны для будущего галериста Береславского, сколь и бесплодное в коммерческом плане стояние на вернисаже в Измайлове. Он набивал, «насматривал» глаз, набирался опыта общения с пишущим и рисующим народом.

А народ этот, надо сказать, непростой и неоднозначный.

Ефим, привыкший к честности (или, по крайней мере, логической осмысленности) в коммерческих отношениях, был просто шокирован по-детски наивными попытками слупить с него вдвое, а то и вчетверо больше денег, чем за те же работы платили другие покупатели.

Объяснение нашлось быстрое и доступное: не хрена приезжать к художнику на джипе. Приехал как-то раз на Сашки Орлова «Нексии» – и цены тогда еще ему незнакомым Садовским были предложены совершенно другие. Можно сказать, божеские.